…з старших сыновей за плохое поведение решением еврейской общины Бендер был выслан из города. И не только из города – из России и вообще из Европы. Его довезли до одного из портов, посадили на корабль и отправили куда-то в Америку. Есть версия, что на остров Тринидад. В эмиграции он встал на ноги и стал богатым человеком. Когда двоюродный брат отца Илья Владимирович (профессиональный революционер, большевик) совершил в Румынии то ли какой-то терракт, то ли была только попытка терракта, и суд приговорил его к пожизненной каторге, потребовалось дать крупную взятку, и родственник-эмигрант прислал чек на очень и очень солидную сумму, после чего дядя Илья был немедленно освобожден за недостаточностью улик.

Дед окончил юридический факультет в Петербурге (еще до революции). В Бендерах был адвокатом, имел нотариальную контору, весьма солидных клиентов, среди которых были и весьма известные в Российской истории фамилии, как например, русско-молдавский княжеско-боярский род Гагариных-Стурза, осевшие в Бессарабии Апраксины. Было много знакомых по Петербургу. В частности, Александр Вертинский. Во время гастролей в Румынии Вертинский обычно заезжал и в Бендеры, и останавливался у деда.

Папа вспоминал:

- У нас в гостиной стоял белый рояль, и Вертинский играл и пел всю ночь. Песня «В степи молдаванской» написана в доме дедушки. Куплет

«Звону дальнему тихо я внемлю

  У Днестра на зеленом лугу.

  Угнетенную, горькую землю

  Узнаю я на том берегу»

 

Вертинский изменил после возвращения в СССР и стал петь «…и российскую милую землю…».

Об этом вспоминали отец и Валентин Петрович Меднек, один из ведущих архитекторов республики, по происхождению житель Бендер, латыш по национальности.

Нотариальная контора деда была обставлена черной венской мебелью, в углу на дубовой тумбочке стоял ведерный самовар, который Оскар Савельевич разжигал всегда сам. Чай (крепкий, горячий, в стакане с подстаканником, с колотым сахаром вприкуску) он заваривал тоже сам и пил целыми днями. Обычно семья употребляла чай Высоцкого (фирма была основана в России и при царском правительстве процветала), причем, самые дорогие сорта. Время от времени в пакетике чая (раньше говорили «в цибике») попадался шелковый платочек, как-то оказался талон на самовар, однажды – на дорогой чайный сервиз. Бабушка мечтала выиграть ореховую гостиную.

На рынок (недалеко от своего дома на Соборной улице) дед ходил всегда сам. Овощи и фрукты закупал телегами, мясо тушами. Выход обставлялся следующим образом: вначале шел ручной петух. Потом баран с колокольчиком на шее. Потом шла собака. Потом домработница с корзинами и в конце процессии Оскар Савельевич с бумажником.

На громадном письменном столе (как у Льва Толстого в его Московском доме) всегда лежал толстый том Анатолия Федоровича Кони «Отцы и дети судебной реформы России» с дарственной надписью. У деда была громадная библиотека. Особенно много было русской классики и советской литературы (довоенной, той, что потом сжигалась, как запрещенная, за которую получали срок (дед выписывал ее из Парижа, у Румынии не было дипломатических отношений с СССР)). Были все книги издательства Сойкина и Сытина, вся Золотая библиотека, много поэзии. Был весь Троцкий. Был Островский «Как закалялась сталь» - первое, не выхолощенное издание. В 40-м году накануне освобождения Молдавии дед и отец всю ночь жгли книги… В войну пропало и все остальное, то что не сожгли тогда…

Был сожжен и архив «Дела Бейлиса», попавший к Оскару Савельевичу случайно. После революции 17-го года через Бессарабию в Европу хлынул поток беженцев. Остановился как-то у деда на несколько дней его бывший сокурсник по Петербургу, некто Званцев Алексей Иванович. Пожил некоторое время и подался далее куда-то в Европу. На чердаке остались его вещи – сундук, корзины с бумагами. Как-то дед и отец полезли глянуть, что там и ахнули - в корзинах оказался весь архив «Дела Бейлиса», буквально все, включая черновики обвинительного заключения с пометками и правкой. Ознакомившись с документами, Оскар Савельевич долго ругался. «Не думал, что Званцев окажется такой сволочью».

При румынах дед довольно долго был «примаром» - мэром города. На адвокатские гонорары Оскар Савельевич покупал земельные участки и строил дома. В Бендерах ему принадлежал целый квартал. Внутри квартала стояло два больших двухэтажных здания. В одном из них размещалась гимназия, в другом размещалась казачья сотня.

Его мать, то есть, моя прабабушка, «баба Марьяся» (так ее называл отец) прожила очень долгую жизнь, танцевала на балах в Кишиневе в дворянском собрании то ли с самим Пушкиным, то ли с губернатором Инзовым. Никогда ничем не болела и когда вдруг в возрасте далеко за 90 занемогла, то стала требовать лучших врачей.… Когда она умерла в возрасте где-то больше 100 лет, бендерский раввин говорил семье, что когда человек уходит к богу в столь почтенном возрасте, нельзя плакать, надо радоваться и, идя за носилками с телом, петь и танцевать…

Дедушка скончался в 1953 году в Коканде (Ферганская долина в Узбекистане). Там он осел во время войны (был эвакуирован из Бендер). В войну он работал юрисконсультом на Ферганском масложиркомбинате (там же, где и мама), потом участвовал в создании Уголовного кодекса Узбекской ССР. К сожалению, я так и не узнал его лично.

 

О бабушке Полине (Пэсе) знаю очень мало. Она происходила из семьи Аптекарь, родила деду четверых детей – двух девочек (Раю и Виту) и двух мальчиков (Леву и Шурика). Умерла у нас в доме в 1954 году. Отец поехал за бабушкой в Фергану. На обратном пути остановился у тети Раи (см. ниже) и случайно оказался в Москве в день ареста Лаврентия Берия. По его словам вокруг Кремля вместо солдат и офицеров КГБ находились летчики, десантники, Кремль был окружен танками. Сообщение об аресте Берия газеты поместили на следующий день.

Старшей в семье была Рая (1908 г.р.). Достаточно образованная, преподавала в Подмосковье в школе. Какие предметы – не помню. Была замужем за Яковом Финкельштейном. Моя двоюродная сестра Марта закончила в Москве мединститут. Стоматолог. Вышла замуж за некоего Ривлина (семья из Бендер), жила в Омске. Ее сын Александр – тоже врач. Связь с этими родственниками прервалась, и я не знаю, где они и что с ними. Знаю только, что тетя Рая после смерти мужа уехала к дочке в Омск.

 

Мой отец, Нутов Лев Оскарович (Ушерович) родился в Бендерах в 1910 году. Исключительно одаренный, я бы даже сказал гениальный, невероятно образованный (он свободно владел, чуть ли не всеми европейскими языками, кроме венгерского) и без всяких затруднений слушал западные радиоголоса.

Отец закончил два факультета (нефтехимию в Яссах и технологию виноделия в Бордо). Во Франции он пробыл довольно долго. По-французски говорил совершенно свободно, но с южным акцентом. В одно время бросил учиться и работал в Бордо в порту гидом-переводчиком при таможне.

Вспоминал это время как один из самых приятных периодов своей жизни. Отдельная каюта на пароходе-гостинице, морская форма (полностью, включая обувь и белье), двухразовое питание, еженедельный расчет, корзина с вином на выходные дни, возможность подработать на контрабанде табаком и сигаретами. Однажды отец, сам того не зная, пронес мимо таможни чемоданчик видимо с наркотиками (судя по гонорару, который сунули в карман кителя), и вечером того же дня был строжайше предупрежден комиссаром Интерпола. Повар гостиницы готовил изумительный кофе по-турецки на песке в серебряных кофейниках и картофель фри (тоже в серебряном судке с кипящим прованским маслом и в серебряной сетке). Вечера в ресторане у Массона, полковника в отставке, адъютанта маршала Фоша. Поездки в Париж, интересная работа.

Отец выходил в море из устья Гаронны на лоцманском боте, в море встречали корабли и работали с пассажирами – кому куда ехать или плыть дальше, какие у кого пожелания, есть ли проблемы у эмигрантов и т.д. Попалась как-то дама-англичанка. Она ненавидела Францию и дала обет не ступать ногой на французскую землю. Пришлось подать пассажирский вагон прямо на причал, и англичанка по сходне перешла прямо в вагон, который затем паровозик – буксир потащил на вокзал. Пассажиры обычно щедро совали в карманы чаевые. Получив чаевые в первый раз, отец от них отказался, и обиженные пассажиры написали на него жалобу. Тут же начальник таможни сурово объяснил, что просить чаевые сотрудники не имеют права, но отказываться от них – тем более нельзя. Чем больше люди получают чаевых, тем лучше они работают.

Много было работы с польскими евреями, уезжающими в Америку.

Был достаточно смешной эпизод. Отец только начал работать в таможне. Вдруг звонок – морской патруль задержал пьяного голландского матроса. Он бормочет что-то по-голландски, и его никто не может понять. Начальник таможни посылает отца разобраться.

Но я же не знаю голландского!

Ты переводчик. Иди и разберись!

Отец пошел. Матрос что-то лепечет. Отец слушает и к своему крайнему удивлению понимает. Очень похоже на идиш. Так они и говорили. Отец на идиш, матрос по-голландски. После того как все выяснилось, начальник таможни сунул папе под нос громадный кулак. «Так говоришь, не знаешь голландского?»

В Париже на советской выставке папа познакомился с генералом Игнатьевым (будущим автором книги «50 лет в строю»), случайно попал на похороны батьки Махно (собрался весь цвет мировой анархии).

На каникулы из Франции отец обычно возвращался через север Италии (Генуя и Флоренция), потом садился на пароходик в одном из портов Дуная, и так добирался до Бухареста. Там уже пешком (денег на извозчика не было) шел в банк в центре города, где работала Фаня (младшая сестра бабушки). У Фани папа занимал немного денег на дорогу до Бендер.

В 1939 году отец вернулся в Бендеры окончательно, и сразу же вместе с родственниками (мамой, дядей Левой, дядей Натаном, кажется, принимал участие кто-то еще) наладил производство туалетного мыла, которое находило сбыт не только в Румынии, но и в Европе.

Отец в молодости увлекался большевизмом, как впрочем, почти вся семья Нутовых (в семье Бланк этого почти не замечалось) и успел с полгодика посидеть в румынской тюрьме для политических (Дофтана). Сиделось ему там даже очень  неплохо, поскольку время от времени появлялся дедушка Оскар Савельевич в сопровождении тюремных надзирателей, нагруженных корзинами с провизией, выпивкой и папиросами. Пережил там сильное землетрясение.

А потом пришла Советская власть, и еще через год началась война. После войны отец демобилизовался в 1946 году из Тульчина, где он служил начфином окружного госпиталя, и со мной и мамой приехал в Кишинев, где папа, изрядно намучившись, в конце концов, устроился на работу на крошечный коньячный заводик на окраине Кишинева.

Блестящий инженер, один из лучших в СССР специалистов по коньякам и европейским винам, он всю жизнь просидел скромным инженером в производственном отделе Винпрома Молдавской ССР, и только под старость стал работать в Госплане республики в должности зам. начальника отдела науки. Объездивший до войны полмира, в войну прошагавший всю Европу, в СССР он был «невыездным»…

Когда кто-то из виноделов попадался на хищениях, МВД обычно привлекало отца в качестве эксперта-технолога. Надо сказать, что виноделы в СССР воровали и, как правило, в крупных размерах. Специфика профессии. Когда я начал работать на предприятиях системы виноделия Молдавии, я вначале поражался, сколько «гостей» на заводах, всех угощают, всем наливают, многим дают с собой.… На мои недоуменные вопросы отец говорил: «Пей спокойно и бери, если дают с собой (только сам никогда не проси) тоже спокойно – это не воровство, это уже все списано на плановые убытки. Вот когда создают излишки на заводах, вот тогда и воруют. Объясняю, – допустим, виноград в сезон уборки имеет сахаристость 14%. Следовательно, из 1 тонна винограда завод по нормам должен произвести 650 литров вина. Сдатчик и приемщик сырья договариваются о приемке винограда с сахаристостью не 14, а 12%. То есть, завод должен произвести не 650, а только 600 литров. 50 литров – твои. Самый маленький винпункт принимал в сезон 10 000 тонн винограда, самый крупный – 90 000 тонн. Вот это и есть воровство, причем в особо крупных размерах. Если на заводе во время плановой инвентаризации обнаружена недостача, то еще надо доказать, что ты вор – недостача часто возникает естественным путем, а вот если обнаружены излишки, то ты – вор и ворота тюрьмы уже гостеприимно раскрыты». От отца при проведении технологической экспертизы зависело очень много – выводы и результаты часто служили основой для обвинения. Как правило, отец помогал людям и старался максимально возможно облегчить их участь. Никогда не брал ни от кого ни копейки, получая за свой труд ТОЛЬКО полагающуюся ему плату от МВД. Отец объяснял свою принципиальность и неподкупность просто: «Один раз я возьму от них деньги или подарок, и всю оставшуюся жизнь буду делать то, что они хотят. А так я делаю то, что считаю нужным. И вообще в жизни самое главное – это спокойный сон».

Отец хорошо знал Николая Анисимовича Щелокова, будущего министра внутренних дел СССР. Щелоков был из брежневской команды, приехал вместе с последним в Молдавию и работал заместителем Председателя Совнархоза, в потом зам. предсовмина республики. Папа считал его очень толковым и «по-советски» честным человеком. Развернуться Щелоков умел, во всяком случае, именно он является создателем мебельной промышленности Молдавии. Когда Брежнев стал Генеральным Секретарем КПСС, он назначил Щелокова министром внутренних дел страны. Щелоков взял с собой из Кишинева целую команду сопровождающих, включая портного и повара. Папа был немного знаком и с самим Брежневым (по его молдавскому периоду) и хорошо о нем отзывался, как впрочем, и другие люди. В Молдавии о Брежневе говорили только хорошо. Простой, доступный, нетребовательный и не капризный в быту (в отличие от его и предшественников и преемников). Одна из поварих столовой ЦК рассказывала, что Брежнев на вопросы о питании ответил, что ему все равно, что есть, но если не трудно, то он просит к обеду одного рака и 50 грамм чистого спирта, а если это трудно, то он обойдется. Пока отец работал, раз в году за ним присылали машину из ЦК, и на одном из складов республики папа наполнял присланный из Москвы позолоченный изнутри бочонок (примерно 5-7 литров) каким-то особенным спиртом – для Леонида Ильича. При Брежневе в Молдавии практически не сажали людей (это в сталинские времена!). Он оставил о себе в Кишиневе добрую память, построил стадион и Комсомольское озеро – одно из любимых мест отдыха кишиневцев.

Работал отец некоторое время вместе с Николаем Тимофеевичем Орешкиным, будущим заместителем министра пищевой промышленности СССР. Отзывался о нем хорошо до момента, когда сидя в приемной, случайно услышал через неплотно прикрытую дверь в кабинет, как Орешкин кому-то говорит по телефону: «Не волнуйся, мой жидок все сделает». Папа тут же созвонился по поводу работы с Г.Я. Рудем и написал заявление об уходе. Герасим Яковлевич Рудь (бывший Председатель Совета министров Молдавии при Брежневе) тогда был директором НИИ пищевой промышленности. Ученой степени у папы не было, и Рудь смог взять его на работу только на должность старшего научного сотрудника с очень скромным окладом. Он очень помог нам в получении квартиры.

Отец прошел всю войну. Начал в Тирасполе 24 или 25-го июня в звании старшины в составе знаменитой 25-й Чапаевской дивизии. Дивизия с боями отходила на Одессу. Потом оборона Одессы, ад Севастополя, Кавказ, освобождение Крыма, Севастополя и назад, на Запад.

Войну начинал с трехлинейной винтовкой и одной обоймой патронов. А немцы шли в атаку каждый с двумя шмайсерами, висящими на шее на сцепленных ремнях и примкнутых к гнездам на поясе. Идет на тебя такой ариец и строчит с двух рук, и головы поднять невозможно – сплошной свинцовый ливень.

Папа говорил: «Я никогда не мог понять, как мы смогли их одолеть! Может быть, ключ к разгадке лежит в словах политрука из Смоленска, с которым вместе лежали в госпитале. Тот как-то сказал – обиженных было очень много, весь народ был обижен на Сталина, вот немцы и дошли до Волги. А теперь народ понял, что немец еще хуже и свой плохой все-таки лучше».

Всю войну отец прошел в одном звании - старшина. Старшина роты, батальона, командир зенитной батареи, начальник минного участка дивизии, начфин фронтового госпиталя 4-го Украинского фронта, затем (после войны) окружного госпиталя. Но все время старшина (с его двумя дипломами, правда - не советскими, а западными - французским и румынским). Ему, как и другим «западникам» – уроженцам Бессарабии, Западной Украины, Прибалтики, сталинские смершевцы не доверяли. На Кавказе был случай, когда отца хотели демобилизовать. Поступил приказ – очистить армию от «прозападных элементов». А куда идти – немцы вокруг. И отца поставили бы к стенке мгновенно (ведь еврей). К счастью пронесло, – командир сжалился и сказал: «Хрен с тобой, воюй!»

Еще был случай (тоже на Кавказе). Горы. Батальон попал в окружение. Офицеров немецкие горные егеря повыбили, замполит сбежал с документами батальона и какой-то бабой, остался только старшина батальона Нутов и сержанты. Люди говорят: «Старшина, ты тут самый старший и самый ученый, выводи людей!». Нашли какой-то школьный компас, проводников. Вышли прямо к штабу дивизии с оружием, со знаменем. Командир дивизии встретил, обнял, расцеловал, а потом говорит: «Старшина, а на тебя замполит батальона рапорт написал. Читай!». А в рапорте написано, что старшина Нутов увел батальон к немцам. Комдив приказал привести этого замполита, сорвал с него погоны и говорит: «Старшина, он твой, но не бей до смерти – по нему, сволочи, штрафбат плачет!» Отец повернул винтовку дулом к себе и начал избивать замполита прикладом. Один из случаев солдатской справедливости.

Отец вспоминал:

«Был несколько месяцев ординарцем у Л.З.Мехлиса. Мне была не служба, а рай - в быту простой, без капризов, ел что угодно, не позволял ни постель ему стелить, ни обувь чистить  (это обязанности ординарца) - все это делал сам. Неплохо (одессит) говорил на идиш. Я только носил за ним чемоданчик с секретной документацией.

Верная сталинская собака - преданный, бескорыстный, злой и абсолютно беспощадный.

Не доверял никому. Особенно командующему Приморской Армией командарму (потом генералу) Петрову И.Е. Говорил (при отце) - Я этому золотопогоннику не верю - Все они враги Советской власти. Долго и терпеливо искал повод очернить Петрова в глазах Сталина, и добился своего - в конце войны генерал Петров был отстранен от командования 4-м Украинским фронтом. Спасибо, хоть не посадили».

Отец преклонялся перед Петровым.

- Если бы не Петров - не знаю, что было бы с армией, с Одессой, с Севастополем, со всеми, кто сражался с немцами на юге. Юг - единственное место в начале войны, где немцев встретили так, как полагается, И отходили мы в полном порядке. Я оставил Одессу одним из последних - взрывал и топил в море все, что армия не могла взять с собой, и был очевидцем (и сам участвовал) того, как армия в течение 48 часов погрузилась на корабли и вечером с наступлением темноты ушла в Севастополь. Здесь наличествует весьма любопытный момент – Одессу не СДАЛИ – город ОСТАВИЛИ как потерявшую стратегическое значение БАЗУ ФЛОТА. Немцы (и румыны) прижали войска Приморской армии к морю – защищать город дальше не имело смысла – Одесса была отрезана от  железной дороги и от баз снабжения. По советской военной историографии город был оставлен 14 октября1941 г. А по немецкой и румынской – днем взятия Одессы считается 16 октября. Подтверждением этого может служить румынский почтовый блок (почтовая марка в обрамлении широкого поля с надписью на марке «святая война с большевизмом» - перевод мой – И.Н.) и надпечаткой «Odessa 16 Oct. 1941». То есть – с 14 по 16 октября город был «ничей». А Севастополь надо было защищать всеми силами. Водитель генерала Петрова Трачевский долгие годы жил в Кишиневе. Его жена была моим преподавателем русского языка и литературы, а сыновья стали директорами крупных кишиневских предприятий.

В Севастополе отец был смертельно (!) ранен. Он уже «дослужился» до должности начальника минного участка дивизии и рассказывал об этом так:

 Это было примерно за месяц  до сдачи города.  Комдив собрал штаб дивизии в блиндаже. Потребовалась карта минных полей. Я отошел в угол, нашел нужную карту и только повернулся к офицерам, как в  блиндаж влетел снаряд и разорвался на столе между офицерами. Я видел, как что-то темное и большое влетело в блиндаж и шлепнулось на стол. Дальше – темнота. В себя пришел уже в госпитале в Туапсе или в Поти (я не помню, какое место назвал отец).  Живых кроме отца в блиндаже не нашли. Отца (без сознания) вывезли из Севастополя на Кавказ последним рейсом судна то ли «Ташкент» то ли «Узбекистан». На обратном пути в Севастополь немцы разбомбили корабль и больше раненых из Севастополя не вывозили.

Один из моих сотрудников, сам бывший морской офицер, окончивший военно-морское училище в Севастополе, познакомившись с отцом, стал приходить в гости не ко мне, а к нему и говорил:

«Ты своего отца не понимаешь и не можешь понять – человек, прошедший ад Севастополя и оставшийся в живых – это совершенно другой человек, нам трудно понять этих людей».

В Приморской армии, оборонявшей Одессу, а потом Севастополь, было очень много евреев – армия и флот комплектовались на юге Украины и в Молдавии, а как гласит старый анекдот, евреев в Одессе – половина, а остальные – еврейки. Например, капитан Пьянзин, взявший огонь на себя, погибший при этом и награжденный посмертно Золотой Звездой. Многие другие герои. Знаменитый Цезарь Львович Куников, бывший журналист, командир Новороссийского десанта, фактически создатель морской пехоты, многие другие известные и неизвестные герои обороны Севастополя и сражений на Кавказе. Один из наших родственников по бабушке Полине (имени не помню) Аптекарь был комиссаром на крейсере «Червонная Украина». Отец своими глазами видел героическую гибель крейсера в бухте Севастополя под бомбами немецких самолетов. «Червонная Украина» сопротивлялась до последнего снаряда, а на мостике корабля под огнем в полной парадной форме стояли командир, комиссар и старший офицер.

Когда по телевизору показывали кадры военной кинохроники об обороне Севастополя, отец плакал, хотя назвать его сентиментальным человеком трудновато. Как-то я был в командировке в Севастополе, а точнее, в Балаклаве. Отец с жадностью расспрашивал меня, о том, что я успел повидать. Спросил, видел ли я итальянское кладбище времен Первой Крымской войны, а потом заплакал и сказал: «Я там лежал и головы не мог поднять.  На нас шли танки Манштейна, а над головами через весь город по ним била корабельная артиллерия главного калибра. Били болванками, но у снарядов была такая кинетическая энергия, что при попадании в танк тот отлетал как мяч метров на двести. Конечно, при этом боезапас танка взрывался, и он превращался в клубок огня»

Единственную награду, которую он хотел носить, отец так и не получил – медаль «За оборону Севастополя». Это моя вина – медаль отцу полагалась как всем оставшимся в живых участниками обороны Севастополя. Но в свое время отец ее не получил, а потом надо было бегать в военкомат и просить у них сделать то, что и так полагается.

Никаких льгот, полагающихся ветерану Великой Отечественной войны отец не использовал. Только телефон нам поставили «вне очереди», хотя мы ждали этой самой очереди 15 (!) лет.

Чтобы иметь «ветеранские» льготы, надо было получить удостоверение «Участника Великой Отечественной войны». Пошли мы с папой в военкомат. Нас вежливо приняли, разъяснили, что придется подождать, поскольку еще не пришли уточненные списки из Москвы. И началось. Не помню, сколько раз мне пришлось звонить в военкомат, – ответ был один и тот же – списки еще не пришли, ждите. Или как вариант – нет бланков удостоверений. Наконец, нам это надоело (сотрудники военкомата достаточно откровенно напрашивались на взятку) и я написал письмо в газету «Красная звезда» и копию в военкомат республики. Через несколько дней из районного военкомата пришел сотрудник, взял под расписку военный билет отца и на следующий день принес удостоверение «Участника Великой Отечественной войны» домой. А также принес извинения от имени военного комиссара республики. И рассказал, что генерал вызвал начальника районного военкомата «на ковер» и, уточнив, в каких воинских частях служил отец, всыпал последнему «по первое число».

«Ты что не понимаешь, где служил этот человек, Он же служил во фронтовом госпитале 4-го Украинского фронта. Там, где начальником Политотдела фронта был сам Леонид Ильич Брежнев! А если бы написали самому, Мне что, погон из-за тебя лишиться? Немедленно исправить ошибку и извиниться!». Здесь надо отметить, что Брежнев и его канцелярия чутко реагировали на жалобы ветеранов 18-й армии и 4-го Украинского фронта. Обидчики ветеранов наказывались и наказывались сурово.

Папа говорил, что он не помнит Брежнева по 4-му Украинскому фронту. Он помнил начальника Политотдела фронта полковника Левина. А о Брежневе «что-то слышал».

В День Победы 9 мая к нам всегда заходили фронтовики выпить, помянуть погибших, вспомнить войну и победу. Когда Брежнева наградили Орденом Победы, фронтовики негодовали, причем в выражениях себя не стесняли. Из окон нашей квартиры несся такой мат, что хоть святых выноси… «Мать…мать… мать… Кто он такой? Полковничек! Чуйков не имел Ордена Победы, Ворошилову Сталин не дал, не все командующие фронтами имели этот орден, а он смеет…»

Отец был невероятно начитан, знал множество песен и стихов (в том числе на идиш). Помогало ему природное «скорочтение», унаследованное и мной и моей дочкой. Особенно отец любил стихотворение Лермонтова «Одинокий корабль» о Наполеоне и (почему-то?) песню о Щорсе (...шел отряд по берегу...). Прекрасно играл в шахматы, в карты и нарды.

Он очень много курил – минимум две пачки сигарет в день. Вспоминал, как трудно было на фронте без табака. «Без хлеба я мог обходиться, без табака - нет» Нечаянно бросил курить, когда ему уже исполнилось 70 лет. Простудился, решил пополоскать горло водой с солью и йодом, плеснул йода сверх всякой меры и обжег гортань. Две недели не мог прикоснуться к сигаретам и после этого бросил курить совсем.

Один из самых уникальных людей, которых мне довелось встретить в жизни.

Умер папа в 1982 году 5 ноября (накануне смерти Брежнева). Похоронен на кладбище Дойна в Кишиневе. Мы просили разрешения похоронить папу рядом с мамой (и место было), но ничего не добились. Дело в том, что еврейское кладбище в Кишиневе было предназначено под снос примерно в 1997 году (через 20 лет после последнего захоронения), и разрешить захоронение в 1982 году означало перенести срок сноса. Так нам объяснили сотрудники отца по Госплану республики, ходившие с просьбой (по их словам) к Бодюлу (тогда 1-й секретарь ЦК КПМ).

Только Советская власть позволяла себе снос кладбищ (не только еврейских), церквей, синагог, мечетей, костелов...

Первым постановлением премьер-министра уже независимой республики Молдова Мирчи Друка была отмена сноса всех кладбищ (за что я ему крайне признателен).

Но вернемся к жизнеописанию семьи Нутов.

 

Тетя Вита (Виталия) была третьим ребенком в семье. Знаю о ней немного, а то, что знаю, к сожалению оптимизма не прибавляет. Юрист по образованию, она в молодости заболела (была душевнобольной). По рассказам родни это случилось после ее ареста в 1941 году, В Бессарабии (и в Бендерах в том числе) до войны проживало много немцев. В 41-м начались аресты немецкого населения Бессарабии. У Виты была подруга-немка. Когда за ней пришли, то «за компанию» прихватили и Виту. И она пробыла в заключении больше года, пока дед сумел ее все-таки вытащить из лагеря (удивительно, но это так). После этого у нее «поехала крыша». Шизомания, при которой она винила в своих бедах родных или тех, с кем она проживала. И «мстила» им как могла. После смерти дедушки отец забрал к нам бабушку, а где-то в 54-м году совершенно неожиданно приехала Вита. Все бросила в Коканде – квартиру, обстановку, вещи, все. Жила у нас некоторое время, потом исчезла, прихватив с собой мамин паспорт. В 54-м году потерять паспорт – очень большие неприятности были, пока выдали новый. К нам больше не заходила вплоть до маминой смерти. Некоторое время Вита жила у Файнгерцов (тетя Фаня и дядя Фроим). Фаня была младшей сестрой моей бабушки Полины Нутовой. Всего на 4 года старше отца. Милейшие люди, не способные обидеть никого и ничего. Вита начала на них писать. Дескать, ее обижают, эксплуатируют, бьют. Цель ее была отсудить у стариков комнату. Пришлось Вите уйти и от них. И так было везде, где бы она ни жила. Вита скончалась в доме престарелых (в отделении для опасных, т.е., ведущих себя неадекватно).

 

Четвертым ребенком в семье был Шурик (Саул Ушерович). Жил он в Одессе. Интересный человек, но весьма странный. Прекрасный химик, Шурик после войны работал начальником одного из важнейших цехов на заводе боеприпасов (где-то на острове на Каспийском море). Затем начальником цеха на заводе «Донсода» где-то под Ростовом. Но он хотел жить только в Одессе. И больше нигде. Правдами и неправдами прописавшись в Одессе, Шурик работал в разных артелях, производивших разную химическую продукцию – лаки, краски, бытовую химию, в старости красил овчины для шуб-дубленок. Мыкался по съемным квартирам. Получив (как фронтовик) однокомнатную квартиру на окраине Одессы, обменял ее на какую-то конуру, но в пяти минутах от привоза. Примерно в 55-м году Шурик женился.  Жена родила ему девочек-близняшек. Одна девочка была черненькой (как Шурик), а другая – беленькой. Новоиспеченный папаша Шурик заявил, что черненькая - его дочка, а беленькая – кого-то другого. И развелся. Больше в своей жизни он не был женат ни разу, о своих дочках не знал и не хотел знать ничего. В старости начал болеть и смертельно боялся ходить в поликлинику по месту жительства, так как там работала его бывшая жена («Она меня убьет»). Скончался в Одессе.

Шурик вспоминал - он служил в штабе Рокоссовского адъютантом, - что в конце войны войска Рокоссовского с ходу форсировали Эльбу и устремились дальше. Рокоссовский вызывает Сталина по прямому проводу

Тов. Сталин, я на западном берегу Эльбы. Дорога на Париж открыта. Через 30 - 40 часов я беру город. Качество связи очень хорошее и отчетливо слышен голос Сталина - Назад, е... твою м..., назад! Вернуться на восточный берег и ждать там союзников.              Рокоссовский пытается сказать: "Я беру Париж, тов. Сталин!". А в ответ - Назад, я сказал, - назад!

Так и не взяли Париж и сидели на берегу Эльбы двое или трое суток, поджидали американцев.

***Мне довелось увидеть маршала Жукова в один из его последних приездов в Москву.

Я служил в стройбате в 1973-74 гг. Часть была расквартирована в Загорске, под Москвой, и по воскресеньям я приезжал в ЦДСА (Центральный дом Советской армии) слушать лекции по атеизму (кстати, очень квалифицированные). Лекторий помещался в здании планетария ЦДСА, в глубине чудесного парка. И вот, летом 1974 года, в один из моих приездов в ЦДСА иду я по аллее, а навстречу медленно идет группа военных, все в больших чинах и с "иконостасами" на груди, А посередине идет старик в маршальском мундире и над орденскими колодками сверкают четыре звезды Героя Советского Союза. Один человек в стране имел 4 Звезды - Жуков. Я перешел на строевой шаг и (согласно устава) за 4 шага до встречи взял под козыр… Продолжение »